Неточные совпадения
— Я
решился на последнюю меру. Мне больше нечего
делать.
Она только что пыталась
сделать то, что пыталась
сделать уже десятый раз в эти три дня: отобрать детские и свои вещи, которые она увезет к матери, — и опять не могла на это
решиться; но и теперь, как в прежние раза, она говорила себе, что это не может так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей
сделал.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было
сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог
решиться и не находил ни формы, ни времени, как и когда его
сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоря о разных пустяках и не будучи в силах спросить, что хотел.
Кроме того, он
решался на большой расход только тогда, когда были лишние деньги, и,
делая этот расход, доходил до всех подробностей и настаивал на том, чтоб иметь самое лучшее за свои деньги.
«Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я, взяв его за ухо, — говори, куда ты ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам
сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо
решившись достать ключ этой загадки.
— Извините меня: я, увидевши издали, как вы вошли в лавку,
решился вас побеспокоить. Если вам будет после свободно и по дороге мимо моего дома, так
сделайте милость, зайдите на малость времени. Мне с вами нужно будет переговорить.
В других домах рассказывалось это несколько иначе: что у Чичикова нет вовсе никакой жены, но что он, как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял, с тем чтобы получить руку дочери, начать дело с матери и имел с нею сердечную тайную связь, и что потом
сделал декларацию насчет руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя в душе угрызение совести, отказала наотрез, и что вот потому Чичиков
решился на похищение.
— Что ж могу я
сделать? Я должен воевать с законом. Положим, если бы я даже и
решился на это, но ведь князь справедлив, — он ни за что не отступит.
Что было
делать с полковником? Чичиков
решился отправиться сам поглядеть, что это за комиссии и комитеты; и что нашел он там, то было не только изумительно, но превышало решительно всякое понятье. Комиссия всяких прошений существовала только на вывеске. Председатель ее, прежний камердинер, был переведен во вновь образовавшийся комитет сельских построек. Место его заступил конторщик Тимошка, откомандированный на следствие — разбирать пьяницу приказчика с старостой, мошенником и плутом. Чиновника — нигде.
Прибыв сюда и
решившись теперь предпринять некоторый… вояж, я пожелал
сделать необходимые предварительные распоряжения.
— Как это ты
решилась, Ольга, на такой поступок? — с ужасом заговорил он. — Ты знаешь ли, что ты
делаешь…
Победа не
решалась никак; может быть, немецкая настойчивость и преодолела бы упрямство и закоснелость обломовцев, но немец встретил затруднения на своей собственной стороне, и победе не суждено было
решиться ни на ту, ни на другую сторону. Дело в том, что сын Штольца баловал Обломова, то подсказывая ему уроки, то
делая за него переводы.
Не было суровости, вчерашней досады, она шутила и даже смеялась, отвечала на вопросы обстоятельно, на которые бы прежде не отвечала ничего. Видно было, что она
решилась принудить себя
делать, что
делают другие, чего прежде не
делала. Свободы, непринужденности, позволяющей все высказать, что на уме, уже не было. Куда все вдруг делось?
— Хорошо, я
сделаю… — сказала она,
решившись заменить бобы капустой.
— Конечно,
решаюсь. — Что же еще
сделать можно? Я ему уже сто рублей задатку дала, и он теперь ждет меня в трактире, чай пьет, а я к тебе с просьбою: у меня еще двести пятьдесят рублей есть, а полутораста нет.
Сделай милость, ссуди мне, — я тебе возвращу. Пусть хоть дом продадут — все-таки там полтораста рублей еще останется.
— Я, друг мой, — рассказывает мне старушка, — уже
решилась ему довериться… Что же
делать: все равно ведь никто не берется, а он берется и твердо говорит: «Я вручу». Не гляди, пожалуйста, на меня так, глаза испытуючи. Я нимало не сумасшедшая, — а и сама ничего не понимаю, но только имею к нему какое-то таинственное доверие в моем предчувствии, и сны такие снились, что я
решилась и увела его с собою.
Он знал и прежде ее упрямство, которого не могла сломать даже страсть, и потому почти с отчаянием
сделал последнюю уступку,
решаясь жениться и остаться еще на неопределенное время, но отнюдь не навсегда, тут, в этом городе, а пока длится его страсть.
Я от этого преследования чуть не захворала, не видалась ни с кем, не писала ни к кому, и даже к тебе, и чувствовала себя точно в тюрьме. Он как будто играет, может быть даже нехотя, со мной. Сегодня холоден, равнодушен, а завтра опять глаза у него блестят, и я его боюсь, как боятся сумасшедших. Хуже всего то, что он сам не знает себя, и потому нельзя положиться на его намерения и обещания: сегодня
решится на одно, а завтра
сделает другое.
Так как я
решился молчать, то
сделал ему, со всею сухостью, лишь два-три самых кратких вопроса; он ответил на них ясно и точно, но совершенно без лишних слов и, что всего лучше, без лишних чувств.
— Что князь Николай Иванович? — спросил я вдруг, как бы потеряв рассудок. Дело в том, что я спросил решительно, чтобы перебить тему, и вновь, нечаянно,
сделал самый капитальный вопрос, сам как сумасшедший возвращаясь опять в тот мир, из которого с такою судорогой только что
решился бежать.
Он
сделал ей страшную сцену и оскорбил ее так, что она было
решилась порвать с ним тут же все отношения.
Решились искать помощи в самих себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были свои: в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые в корабельном деле мастерства. Так и
сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».
Удивительное дело: с тех пор как Нехлюдов понял, что дурен и противен он сам себе, с тех пор другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он не
решился этого
сделать.
А между тем, кроме той обычной нерешительности перед женитьбой людей не первой молодости и не страстно влюбленных, у Нехлюдова была еще важная причина, по которой он, если бы даже и
решился, не мог сейчас
сделать предложения.
— Я не
решаюсь советовать тебе, Сергей, но на твоем месте
сделала бы так: в Петербург послала бы своего поверенного, а сама осталась бы в Узле, чтобы иметь возможность следить и за заводами и за опекунами.
— Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил, другую за другую да обеих, как куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно
решилась: давай Данилу на руках качать. Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
Сделать в осеннюю распутицу взад и вперед целых шестьсот верст заставило Привалова задуматься, но дело не ждало, и он
решился опять ехать в Мохов.
Он сидел все на том же месте, подперев голову руками, смотрел на угли и вспоминал далекое прошлое. Я хотел было его окликнуть, но почему-то не
решился этого
сделать.
Разве только в необыкновенных случаях, как-то: во дни рождений, именин и выборов, повара старинных помещиков приступают к изготовлению долгоносых птиц и, войдя в азарт, свойственный русскому человеку, когда он сам хорошенько не знает, что
делает, придумывают к ним такие мудреные приправы, что гости большей частью с любопытством и вниманием рассматривают поданные яства, но отведать их никак не
решаются.
— А вот какая важность, мой друг: мы все говорим и ничего не
делаем. А ты позже нас всех стала думать об этом, и раньше всех
решилась приняться за дело.
Он понимал, что ступает на опасную для себя дорогу,
решаясь просиживать вечера с ними, чтобы отбивать у Веры Павловны дежурство; ведь он был так рад и горд, что тогда, около трех лет назад, заметив в себе признаки страсти, умел так твердо
сделать все, что было нужно, для остановки ее развития.
— Если
решитесь прибегнуть ко мне, — сказал он, — то принесите кольцо сюда, опустите его в дупло этого дуба, я буду знать, что
делать.
Кетчер писал мне: «От старика ничего не жди». Этого-то и надо было. Но что было
делать, как начать? Пока я обдумывал по десяти разных проектов в день и не
решался, который предпочесть, брат мой собрался ехать в Москву.
Я
решился не идти в отставку и ждать на месте совершения судеб. Кое-что можно
делать — пусть выгонят сами.
Вот этот-то профессор, которого надобно было вычесть для того, чтоб осталось девять, стал больше и больше
делать дерзостей студентам; студенты
решились прогнать его из аудитории. Сговорившись, они прислали в наше отделение двух парламентеров, приглашая меня прийти с вспомогательным войском. Я тотчас объявил клич идти войной на Малова, несколько человек пошли со мной; когда мы пришли в политическую аудиторию, Малов был налицо и видел нас.
Однажды настороженный, я в несколько недель узнал все подробности о встрече моего отца с моей матерью, о том, как она
решилась оставить родительский дом, как была спрятана в русском посольстве в Касселе, у Сенатора, и в мужском платье переехала границу; все это я узнал, ни разу не
сделав никому ни одного вопроса.
Затем она обратила внимание на месячину. Сразу уничтожить ее она не
решалась, так как обычай этот существовал повсеместно, но
сделала в ней очень значительные сокращения. Самое главное сокращение заключалось в том, что некоторые дворовые семьи держали на барском корму по две и по три коровы и по нескольку овец, и она сразу сократила число первых до одной, а число последних до пары, а лишних, без дальних разговоров, взяла на господский скотный двор.
Она
решается не видеть и удаляется в гостиную. Из залы доносятся звуки кадрили на мотив «Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже говорят о сестрице. Чтоб не слышать пересудов и не
сделать какой-нибудь истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с места на место. Хозяйка дома даже сочла нужным извиниться перед нею.
Большов с услаждением всё повторяет, что он волен
делать, что хочет, и никто ему не указ: как будто он сам все еще не
решается верить этому…
Но она заметна и в Большове, который, даже
решаясь на такой шаг, как злостное банкротство, не только старается свалить с себя хлопоты, но просто сам не знает, что он
делает, отступается от своей выгоды и даже отказывается от своей воли в этом деле, сваливая все на судьбу.
Он действительно плакал три дня, пока князь оставался тогда в Петербурге, но в эти три дня он успел и возненавидеть князя за то, что тот смотрел на него слишком уж сострадательно, тогда как факт, что он возвратил такие деньги, «не всякий
решился бы
сделать».
По-видимому, ни князь, ни доктор, у которого он жил в Швейцарии, не захотели ждать официальных уведомлений или
делать справки, а князь, с письмом Салазкина в кармане,
решился отправиться сам…
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось
сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь
решился идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
— Что
делать — судьба! — вскидывал плечами генерал, и долго еще он повторял это полюбившееся ему словечко. Прибавим, что, как деловому человеку, ему тоже многое чрезвычайно не понравилось в настоящем положении всех этих вещей, а главное — неясность дела; но до времени он тоже
решился молчать и глядеть… в глаза Лизавете Прокофьевне.
Один лишь генерал Епанчин, только сейчас пред этим разобиженный таким бесцеремонным и смешным возвратом ему подарка, конечно, еще более мог теперь обидеться всеми этими необыкновенными эксцентричностями или, например, появлением Рогожина; да и человек, как он, и без того уже слишком снизошел,
решившись сесть рядом с Птицыным и Фердыщенком; но что могла
сделать сила страсти, то могло быть, наконец, побеждено чувством обязанности, ощущением долга, чина и значения и вообще уважением к себе, так что Рогожин с компанией, во всяком случае в присутствии его превосходительства, был невозможен.
Впрочем, эту просьбу надо было повторить несколько раз, прежде чем гость
решился наконец уйти. Уже совсем отворив дверь, он опять воротился, дошел до средины комнаты на цыпочках и снова начал
делать знаки руками, показывая, как вскрывают письмо; проговорить же свой совет словами он не осмелился; затем вышел, тихо и ласково улыбаясь.
— Ну да, то есть я хотела сказать: она ко мне приехала и я приняла ее; вот о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее уважение и ничего неприличного ни за что на свете не
сделаю. Хоть я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако я не
решилась отказать ей, Федор Иваныч, она мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, — согласитесь?
Тогда и вы прочтете, а Анненкова напишет к Александру Дюма и потребует, чтоб он ее письмо
сделал так же гласным, как и тот вздор, к которому он
решился приложить свое перо.
Annette советует мне перепроситься в Ялуторовск, но я еще не
решаюсь в ожидании Оболенского и по некоторой привычке, которую ко мне
сделали в семье Ивашева. Без меня у них будет очень пусто — они неохотно меня отпускают в Тобольск, хотя мне кажется, что я очень плохой нынче собеседник. В Ялуторовске мне было бы лучше, с Якушкиным мы бы спорили и мирились. Там и климат лучше, а особенно соблазнительно, что возле самого города есть роща, между тем как здесь далеко ходить до тени дерева…
Это было ему с руки. Под музыку, среди толкотни танцев, было гораздо удобнее
решиться встать, увести из залы одну из девиц, чем
сделать это среди общего молчания и чопорной неподвижности.